Чем похожи и как отличаются конфликты в Южной Осетии и Косово: объясняет Сергей Маркедонов
Олег Джагаев, Sputnik
17 лет назад, в 2008 году, Южная Осетия и Косово получили долгожданное для себя международное признание. Обе страны прошли к независимости долгий и тернистый путь, который в чем-то похож и в то же время непохож друг на друга. О том, какие сходства и отличия есть в конфликтах в Южной Осетии и Косово, как на ситуацию в обеих государствах влияли третьи страны, Sputnik побеседовал с политологом, ведущим научным сотрудником МГИМО, главным редактором журнала "Международная аналитика" Сергеем Маркедоновым.
– Сергей Мирославович, на ваш взгляд, какие сходства и отличия можно определить в конфликтах в Южной Осетии и Косово?
– Конфликты на постсоветском пространстве и на территории бывшей Югославии, действительно, часто сравнивают как с научной, так и с политической точек зрения. Если уйти от какой-то политизации и сфокусироваться на экспертном анализе, то, прежде всего, нужно отметить, что конфликты в Южной Осетии и Косово развивались в СССР и СФРЮ (Социалистическая Федеративная Республика Югославия – ред.) соответственно, то есть в двух федерациях, двух государствах-матрешках, имевших союзные образования с государственным статусом и автономией. Процесс распада как СССР, так и Югославии проходил при определенном дефиците легальности и легитимности. И в этих условиях, когда международное сообщество не предложило каких-то четких критериев признания новых независимых государств, возникла ситуация, когда одни виды сецессии приветствовались, а другие нет. Это и можно назвать главной общей чертой конфликтов в Южной Осетии и Косово.
Что касается каких-то отличий этих конфликтов, то Косово и движение за независимость Косова формировались одновременно и против республиканского центра, и против союзного центра – оба находились в Белграде и весьма скептически относились к вопросу самоопределения Косова. И получилось так, что с распадом Югославии какого-то патрона, какой-то поддержки со стороны союзного центра у Косово не было и быть не могло.
Южная Осетия же, напротив, учитывая ее гораздо меньший по сравнению с Косово демографический потенциал, в большей степени боролась не за отделение от Грузии, а за объединение с братским осетинским народом в Северной Осетии в составе России. То есть Южная Осетия, поскольку возник конфликт с Грузией, обратила свое внимание на союзный центр (СССР – ред.), в котором южноосетинские лидеры видели какой-то гарант защиты и поддержки. Когда же Советский Союз распался, внимание было обращено уже на Россию как на правопреемницу СССР. В случае с Косово ничего подобного не наблюдалось.
То есть, если Косово стремилось, прежде всего, к самоопределению и не ставило перед собой цель объединения с Албанией, то Южная Осетия считала своей ключевой задачей объединение с Северной Осетией под эгидой России.
В качестве еще одного отличия можно выделить интернационализацию обоих конфликтов – в Косово она произошла гораздо раньше, чем в Южной Осетии. Как мне представляется, это объясняется тем, что Косово гораздо ближе к Европе, которая, в свою очередь, входила и входит в сферу внимания США. Постсоветское пространство же первые 10 лет после распада СССР мало привлекало США и ЕС, потому что те были заняты Югославией – не только Косово, но и серией других конфликтов в Хорватии, Боснии и т.д. И только когда ситуация на территории бывшей Югославии была более или менее урегулирована по западным сценариям, Запад начал расширять сферу своего влияния на постсоветском пространстве, и некоторые страны бывшего СССР – Грузия, Украина, Молдова – стали своего рода передовиками евроатлантической интеграции, видя в Западе некоего гаранта, который поможет им решить определенные проблемы с подконтрольными им территориями. Поэтому интернационализация конфликта в Косово произошла гораздо раньше, чем это случилось в Южной Осетии.
– Сергей Мирославович, каково было влияние третьих стран на ход конфликтов в Косово и Южной Осетии?
– Влияние внешних игроков, пожалуй, было более заметным в случае с Косово. Я уже упомянул албанский фактор – Албания признала независимость Косово в 1991 году, это был элемент солидарности. Помимо этого, ЕС и США заняли позицию восприятия Сербии как агрессора – это было и в случае Косово, и в случае Хорватии и Боснии. Сложилась вот такая несбалансированная картина, где Белград всегда воспринимался как плохой парень. И Запад, конечно, сосредоточил свое внимание на том, чтобы как бы сдержать великосербские амбиции.
Если говорить о третьих странах в грузино-южноосетинском конфликте, надо подчеркнуть, что Россия на первых этапах довольно скептично, с некой осторожностью относилась к самоопределению Южной Осетии. Для Москвы, которая в 1991 году подписала Беловежские соглашения, границы, которые были установлены согласно этому документу, были своего рода "священной коровой". Это объяснялось тем, что Россия опасалась, что в стране могут начаться опасные центробежные процессы – достаточно вспомнить ситуацию в Чечне, Татарстане, Башкорстане. Поэтому в то время для Москвы эта святость границ была, в том числе, фактором, который обеспечивал достаточно ограниченное вмешательство в ситуацию в Южной Осетии. Однако, уже потом влияние ряда внутренних факторов, активная позиция Северной Осетии все же подстегнула Россию вмешаться в конфликт – так появились Дагомысские соглашения 1992 года, которые не разрешили грузино-южноосетинский конфликт полностью, но заморозили его до 2004 года.
Что касается Запада, как я уже отметил, он в 1990-е годы был занят Балканами. Как только ситуация в этом регионе была разрешена, Запад стал усиливать свое присутствие уже на территории бывшего СССР. И Грузия была одним из активных членов фан-клуба западного присутствия. Просчитавшись в том, что Москва может просто взять и передать Абхазию и Южную Осетию как платочек из одного кармана в другой, Тбилиси увидел в Западе того, кто этот приз ему передаст. И здесь большую роль сыграли, конечно, президенты Грузии Эдуард Шеварнадзе и Михаил Саакашвили, которые, по сути, поставили судьбу Грузии на кон, отождествив ее с выбором в пользу НАТО, ЕС и США.
Здесь я бы хотел прояснить ситуацию. Хоть США и НАТО не ответственны напрямую за события 2004 года и Пятидневную войну 2008 года, они своими заявлениями, постоянными разговорами о маяке демократии в Грузии создавали у Тбилиси убежденность в том, что любые действия против Южной Осетии будут оправданы и международное сообщество это проглотит. Однако эта позиция оказалась неверной, Запад просчитался, потому что Россия увидела в этом вмешательстве не просто пересмотр некоторой, так сказать, конфликтной истории, а угрозу своим непосредственным интересам. Дело в том, что вся динамика грузино-южноосетинского конфликта была тесно связана с динамикой осетино-ингушского конфликта и в целом с безопасностью на Северном Кавказе, и Москва увидела здесь не только угрозу потенциального членства Грузии в НАТО, но и угрозу распространения этой нестабильности на Северный Кавказ.
Многие на Западе посчитали реакцию России на конфликт в Южной Осетии чрезмерно жесткой, но, если быть честным, еще в марте 2008 года, после принятия резолюции Госдумой, Москва ясно дала понять, что в случае силовой акции Грузии или приема этой страны в НАТО Россия оставляет за собой право на пересмотр статуса Абхазии и Южной Осетии. Западные страны решили не принимать все это во внимание, но это уже их проблема, а не России.
– Почему ООН и другие международные организации, в отличие от конфликта в Косово, не стали вмешиваться в ситуацию в Южной Осетии, хотя прекрасно осознавали, чем грозит обострение грузино-осетинского конфликта?
– Здесь я бы отметил, что между ООН и ОБСЕ было некое разделение труда. Если ООН больше фокусировалась на Абхазии, то ОБСЕ в большей степени занималась Южной Осетией.
Почему международные институты не проявили должную активность в ходе грузино-южноосетинского конфликта? Все дело в их эффективности – и в ООН, и в ОБСЕ есть особые подходы России, США, отдельных европейских стран, и когда эти подходы пересекались друг с другом, организации не могли выработать какую-то общую позицию. Как говорил наш известный дипломат Анатолий Леонидович Адамишин, на постсоветском пространстве американцы практически везде ставили палки в колеса России, опасаясь возрождения СССР. И эти фобии, страхи и стереотипы мешали налаживанию нормального конструктивного диалога. А раз он не получался между отдельными странами, то, конечно, и в ООН, и в ОБСЕ было трудно найти общую платформу между разными игроками по какому-то объективному регулированию того или иного конфликта.
– Почему Запад занял принципиальную позицию, признав независимость Косово и отказавшись признавать независимость Южной Осетии? Чем аргументировали это решение западные державы?
– Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо внести важную оговорку – все-таки далеко не все западные страны пошли по пути признания независимости Косово. Несколько стран-членов НАТО и ЕС до сих пор не признали Косово. Это, к примеру, Испания и Румыния, которая считается одним из главных форпостов американского влияния в Европе. Не пошли по этому пути также Словакия, Греция, Кипр – у каждой страны на то есть свои причины. Независимость Косово не признали такие важные союзники Запада на постсоветском пространстве, как Грузия, Украина и Молдова. То есть на Западе нет единства даже по вопросу Косово.
Что касается того, почему Запад признал Косово и не признал Южную Осетию, то здесь, на мой взгляд, следует сказать, что вера в объективность Запада сломалась еще на Балканах. Когда от Югославии отделились Хорватия и Словения, Запад аплодировал. Когда то же самое хотела сделать Босния и Герцеговина, Запад сказал "нет", эта страна не может распасться, она должна быть целостной. Потом, когда возникла ситуация с Косово, на Западе заявили, что это уникальный случай. Но разве случай Южной Осетии не уникальный? Он сильно отличается от косовского и приднестровского случаев, у каждого ведь своя уникальность. Подобный подход, который существовал еще до признания Косово и Южной Осетии, сформировал то, что сейчас называется политикой двойных стандартов. Хотя я бы назвал это отсутствием единых стандартов. Та же Турция активно выступает за независимость Северного Кипра, но в то же время она вряд ли готова признать Южную Осетию и Абхазию, потому что в отличие от Северного Кипра эти республики не являются союзниками Анкары. То есть каждая страна решает свои политические задачи и цели так, как она их понимает и видит. Поэтому в одном случае уникальность ситуации видно, а в другом – уже нет.
Что касается США, то они мотивировали непризнание Южной Осетии и Абхазии тем, что видят в конфликте двух республик с Грузией не этнополитические проблемы, а территориальное расширение России. Это американский взгляд – видеть не проблемы маленького осетинского или абхазского народов, а якобы имперские амбиции большой России, ее желание поглотить всех соседей и снова создать СССР.
– Сергей Мирославович, на ваш взгляд, не будь косовского прецедента, стала бы Россия в августе 2008 года вмешиваться в ситуацию в Южной Осетии и признавать независимость республики?
– Это хороший вопрос, многие эксперты на Западе придерживаются мнения, что, если бы не признание Косово, не было бы и признания Абхазии и Южной Осетии. Я не согласен с этой точкой зрения. Косово, действительно, можно считать неким прецедентом, сыгравшим свою роль. Однако, если мы внимательно посмотрим на Южную Осетию, то когда она требовала повышения статуса от автономии до республики, а затем проводила референдумы в 1992-м или 2006 гг., разве руководство республики думало о том, соответствует ли его действия Косову. Конечно же, нет. У Южной Осетии были свои конкретные вызовы, цели и задачи, которые республика решала.
То же самое касается и России. Да, Москва могла апеллировать казусом Косово, но, на мой взгляд, конкретно в ситуации в Южной Осетии Россия реагировала на конкретные действия – атаку на спящий Цхинвал и российских миротворцев.
Более того, я считаю, решение о признании Южной Осетии и Абхазии было ускорено не столько событиями Пятидневной войны, сколько попытками Запада отчасти переиграть ее итоги. Я имею в виду так называемый план Медведева – Саркози, в котором был согласован пункт о международных консультациях вокруг статуса Абхазии и Южной Сибири. Однако затем началась игра в наперстки. Николя Саркози приехал в Тбилиси, и этот пункт о международных консультациях о статусе Абхазии и Южной Осетии как-то вот исчез. И увидев эту наперсточную игру, Москва пошла по пути признания – это было, безусловно, рискованное решение, но оно все же было принято.
Когда сегодня многие поборники нормализации отношений России и Грузии говорят: хорошо бы Москве отказаться от признания Южной Осетии и Абхазии, они почему-то забывают, что здесь речь идет не просто о территории, как клочке земли, речь идет, прежде всего, о людях. Поэтому, на мой взгляд, Россия признала Южную Осетию и Абхазию не потому, что Запад признал Косово. Не стоит привязывать все конфликты к Косово. Да, у косовского прецедента было определенное влияние, но оно носило скорее символический, нежели военно-политический характер.
– Правильно ли считать, что многие страны решили не признавать независимость Южной Осетии, потому что у них у самих есть нерешенный территориальный вопрос?
– Это и так, и не так одновременно. Потому что, к примеру, у Канады есть нерешенный вопрос с Квебеком, но это не помешало ей пойти по пути признания Косово. То же самое относится к Франции, у нее есть определенные проблемы на Корсике, но, тем не менее, Франция пошла по пути признания Косово.
Поэтому, на мой взгляд, решение о признании или непризнании принимается скорее под воздействием конкретных исторических обстоятельств. Хотя, конечно, некая боязнь возникновения или возобновления этнополитических проблем тоже имеет место быть.
– Можно ли считать вопросы территориальной целостности и права на самоопределение народов болезненными и трудно регулируемыми в мировой политике?
– Безусловно. Но здесь я бы вспомнил выдающегося российского дипломата Владимира Николаевича Казимирова, который в своей знаменитой статье "Два хельсинских принципа и атлас конфликтов" отмечал, что оба принципа – территориальной целостности государств и права народов на самоопределение – равносильны. При этом Казимиров подчеркивал, что ни один из этих принципов не является абсолютным – хочешь самоопределиться, уважай права меньшинств, договаривайся о границах. Территориальная целостность тоже важна, но только тогда, когда становится не важнее, чем люди, которые живут на территории.
Когда Грузия начинала операцию в 2008 году в Южной Осетии, она назвала ее "Чистое поле". Но это было не чистое поле, там жили 50 тысяч человек – матери, отцы, дети. Поэтому, я всегда говорил, что территориальная целостность предполагает не только территорию, но заботу и диалог с населением, проживающем на ней. А если вы называете этих людей бандитами и сепаратистами и говорите им, что они пришлые и должны убраться на все четыре стороны, то тогда уже не обессудьте, эти люди станут смотреть не в вашу сторону, а в сторону кого-то другого. Это чистая психология.
